Вместо окон зияющие дыры. Неровные, отколотые по периметру неумолимым временем. Вместо дверей бурьян, обильный репейник, выше нас, подростков, в половину. Коврик с надписью «Welcome» заменяет куча битого кирпича, местами почти истертого в пыль.
Таким встречает загулявших подростков холодным, но солнечным мартовским днем кирпичный завод – этот молчаливый мистический гигант, расположившийся на теле Лебедяни. Он уже не стоит крепко на обеих ногах, как когда-то, он уже ослаб, он на коленях, но при этом не потерял гордости, статности и таинственности.
Входим внутрь. Гнетущая пустота, пропитанная, однако, своей историей, которая витает здесь в виде почти стертых мыслеобразов, попадающих нам в головы на секунду. В эти моменты мы, мальчишки, переглядываемся, непонимающе понимаем, молча говорим…
В реальность возвращают надписи на стенах: «СОМ – это сила!», «Sandra», «Kizz» (почему-то, именно через два зет, вместо двух «S»). Эти семиотические знаки, коды, воспринимаются здесь, как явный анахронизм, нагло вторгшийся в тайну завода, его бытия. Но, тем не менее, в виде неясных пока очертаний, становилось понятно, что потерянное поколение плевало на то, где и как выражать свои поломанные представления о мире и ценностях, соединяя в единое целое провинциальную тайну Лебедянского кирпичного завода и сияющую на солнце улыбку заграничной певицы Сандры.
На нас, четверых друзей, постепенно обрушивается неподдельный интерес к каждому закоулочку завода, к черным дырам полуобвалившихся тоннелей, к искореженным вагонеткам, в одной из которых валяется - коробчатая, как их тогда называли, - пачка из-под «Космоса». Поднимаю. Разрываю. Копаюсь в хитросплетениях фольги. Пусто. Ничего не оставил неизвестный курильщик…
Ходим, смотрим, беседуем. И, главное, чувствуем. Причем, все сразу, одновременно. Завод принял нас в свою тайну, он подал нам невидимую кирпичную руку дружбы, прошептав в порывах ветра: «Гуляйте, смотрите, грустите со мной».
Нужно признаться, что снаружи завод выглядел гораздо более зловещим и таинственным, чем внутри. Когда ты смотрел на серое, потресковшееся здание с улицы, с оврага, то создавалось впечатление, что ты попал на улицу Вязов, и стоишь перед входом в знаменитый дом – обиталище Фредди. Внутри же, если ты уж туда попал, продравшись сквозь прошлогодний бурьян, было, конечно, таинственно, но довольно светло.
- Денис, давай, доставай, - сказал я, обращаясь к другу. Я знал, завод теперь тоже наш друг, он скроет нашу тайну.
- Сейчас! – копался в непомерно широких штанах неуклюжий Денис, то и дело задвигая носом.
Через секунду Денис выудил на свет Божий мятую пачку «Примы», где полубоком сиротливо примостились друг к другу три измятые сигареты. Чиркнула спичка в руках Максима. Приятное головокружение, прикосновение к тайне, к миру взрослых, подростковый кашель – возмущение ошарашенных легких. И сизый дым. Теперь уж нет такого дыма, как тогда…
- А пойдемте через Городянку попрыгаем, - предложил Максим, брат Дениса.
- Не через Городянку, а через Лебедянку! – серьезно возразил брату Денис.
Они долго спорили, как обычно, чуть ли не до драки. И в этом споре мы не заметили, как уже покинули нового друга, даже не попрощавшись…
Денис на втором же прыжке угодил прямо в речку. Тонкий мартовский лед проломился, он промок по пояс. Мы помогли ему вылезти, расположились на берегу, развели костер, покурили остатки «Примы». Денис сушил штаны. Ветер метал пламя во все стороны. Все молчали, а Денис, вдруг расплакался! Никогда за ним такого не замечалось, а тут взял и разрыдался!
- Похороните меня тут, если я умру. На этом месте, ладно, ребят? – сквозь слезы смотрел он на нас. Все молчали, и лишь шипение высыхающих штанов нарушало этот наш мартовский дружеский союз.
Но было что-то еще. Я понял это не сразу. Городянка и завод беседовали между собой на непонятном человеку языке. Но я слышал их печаль:
- Вырастут, забудут, разбегутся кто куда… - скрипел старый завод.
- Будут вспоминать, видеть во сне, любить в сердце... - журчала речка в ответ веселым ручейком, отражая обманчивое мартовское солнце.